Эксперт Алексей Малашенко в интервью радио Свобода/Свободная Европа комментирует политическую ситуацию в Туркменистане
«Туркмения: была ли оттепель?» — так называет новый обзор Фонда Карнеги по Туркменистану, в котором эксперт по политическим вопросам Алексей Малашенко (на фото) дает оценку происходящим общественно-политическим процессам в Туркменистане.
Туркменская служба Радио Свободная Европа/Радио Свобода побеседовала с экспертом по Центральной Азии, политологом Московского центра Карнеги Алексеем Малашенко.
— Вы отмечаете в своем Брифинге, что после смены власти в Туркменистане хоть и произошла какая-то либерализация, тем не менее, политическая ситуация и политическая структура остались прежними. На ваш взгляд, почему политическая ситуация не изменилась, в чем причина?
— Вы знаете, она и не могла измениться, давайте говорить правду. Общество достаточно традиционно, никакой оппозиции нет. Управлять таким обществом достаточно легко. Приемник усвоил весь тот опыт, который уже был накоплен. Отказался от наиболее одиозных моментов Туркменбаши. Оппозиции не было ни внутри элиты, ни естественно снаружи. Все, что можно было раздавить, было раздавлено. Поэтому, просто не вижу, откуда бы мог подуть ветер перемен. Тут даже в отношении ислама есть разговоры, есть какие-то слухи о том, что какая-то критика с позиции ислама ведется, но мы этого не видим и не потому, что совсем закрытая страна, а потому, что этого действительно нет. Потом если мы посмотрим на всю Ценральную Азию, то скажем соседи Туркменистана и, в первую очередь, Узбекистан, они в общем тоже, я бы сказал, за исключением, конечно, киргизов, но это особый случай, тоже, так сказать, не культивируют перемены, не культивируют демократические настроения. Так что с этой точки зрения, Туркменистан вполне вписывается в общую картину, которую мы сейчас видим в этом регионе.
— Коль уж вы затронули тему ислама, видите ли вы какое-либо изменение в религиозной сфере страны, видите ли вы перемены в роли ислама в стране?
— Пока я не вижу, но у меня такое ощущение, что постепенно происходит накопление исламского материала, оно идет очень медленно, медленнее, чем где бы то ни было, даже медленнее, чем в Казахстане. К тому же туркменский ислам — он всегда был аполитичен. Для того, чтобы он сыграл роль, не скажу, даже оппозиции, но некоего диссидентства, для этого нужно время, для этого нужен опыт и, кроме того, для этого, конечно, нужно какое-то исламское влияние извне. Я его не абсолютизирую, но в общем в свое время по бывшим советским мусульманским территориям это все имело место.
— А с чем связана такая незначительная роль ислама именно в Туркменистане?
— Это то, что называется традиционный ислам, это ислам племен. Он всегда, по всему миру был весьма пассивен, он был зациклен на обрядовой стороне, на семейной стороне и никогда не влезал в политику. Но вот эта замкнутость Туркменистана на сегодняшний день и вот такой традиционный, племенной характер ислама не означает, что это будет вечно. И потом я бы не сбрасывал со счетов фактор Ближнего Востока. Это вот то, что я называю «отложенное влияние». Не сейчас, а завтра, послезавтра успех исламистов там — он каким-то боком, каким-то рикошетом может вернуться в Центральную Азию. Во всяком случае, в том же Таджикистане, в том же Узбекистане события, которые были в Северной Африке и Ближнем Востоке, незамеченными не прошли. Это как провокатор, а корни протеста конечно же изнутри растут.
— Вы еще отмечаете в Брифинге, что туркменское общество не готово к протестным настроениям, это потому, что нет оснований для протеста или нет возможностей для протеста?
— Во-первых, нет традиции протеста. Если мы посмотрим на все постсоветское пространство, то Туркменистан, конечно же, выделяется таким тотальным безмолвием, но тем не менее, в общем протест — он повсюду слаб. Поэтому говорить, что Туркменистан — абсолютное исключение, я бы не стал. Это просто крайняя форма того, что мы наблюдаем на всем постсоветском пространстве. И я думаю, что общество просто не подготовлено, не восприимчиво к тому, что можно выходить на улицу под какими бы то ни было лозунгами. Потом, простите, сначала существовал советский страх, как известно в Центральной Азии при советской власти вообще не было никаких ни диссидентов, ни оппозиционеров, ни критиканов. Потом сразу пришел Туркменбаши и, собственно говоря, не было даже глотка свободы, который был везде. В том числе в Узбекистане, в том числе Казахстане. Тут как-то все было очень быстро. Он пришел, сел и все было задавлено. Поэтому протест пока невозможен, а что касается бунта, то тоже я как-то себе не представляю бунтующие туркменские племена или жителей Ашхабада, которые поднимают восстание.
— Вы еще уделяете внимание родоплеменному делению в Туркменистане. Связываете ли вы особенности внутренней политики Туркменистана именно с родоплеменным делением? Есть ли здесь, на ваш взгляд, какая-либо взаимосвязь?
— Родоплеменное деление очень стабильно, оно очень устойчиво. Для того, чтобы каким-то образом его разорвать, нужно очень много обстоятельств. В том числе — развитие экономики, в том числе — постепенное изменение социальных отношений в сообществе. Пока это происходит крайне медленно. И пока что эти племенные, родовые контакты действуют везде. Они действуют и в городе, и в деревне, в городе конечно же меньше, в сельской местности больше. Но дело в том, что и советская власть, и Туркменбаши это по своему культивировали. Он был как бы над схваткой, он регулировал отношения между регионами и одновременно между племенами. И каждое племя несло, условно говоря, какую-то функцию. И, в общем, это всех устраивало. Потому, что была стабильность. Мы, когда говорим о стабильности в Центральной Азии, у нас такой легкий негативный оттенок, и мы правильно делаем, потому что в этом регионе, в том числе и в Туркменистане, стабильность бывает тождественна стагнации. Но в какой-то момент надо понять, что люди ценят стабильность. Когда они глядят на те же революции на Ближнем Востоке, видите какой парадокс: с одной стороны — влияние, с другой, когда они видят там выстрелы, беготню, танки, когда они видят, как происходила в Таджикистане гражданская война, когда они видят то, что происходит в Киргизии, кошмары в Оше и так далее, то естественно, стабильность каким-то образом начинаешь ценить. И живешь по принципу «лишь бы не было хуже». Это одновременно и советская модель, когда нам говорили, лишь бы не было войны, и постсоветская, когда говорят: «А вы хотите, как у соседей?». А в конечном счете, к чему приводит стабильность? К тому, что люди не хотят ничего менять, они не хотят реформ. Каждая реформа: политическая, экономическая — в ней будут выигравшие, в ней будут проигравшие. Это болезненно. Любая глубокая реформа везде болезненна. А зачем, когда можно и так жить, мы сыты, достаточно все дешево. Да, плохо, но может быть еще хуже.
Гозель Худайбердыева,
Немає коментарів:
Дописати коментар